Елена Коронатова - Бабье лето [повесть и рассказы]
Отсчитав покупательнице десяток стаканов клубники, она добавила еще и сказала:
— А это от меня. Кушайте на здоровье.
Высокая худая тетка с подвязанной щекой, торговавшая рядом, давно уже косилась на нее. Наконец не выдержала и с тихой злостью проговорила:
— Скоро уж, милая, мы с тобой отторгуемся.
— Это почему же?
— Первомайцы ларек строят, будут своими овощами торговать и всякой разностью.
— Ну это еще улита едет. Который год его строят.
— Да ты погляди, разуй глазки, — не унималась та.
Клавдия взглянула по направлению, указанному соседкой, и тотчас же забыла и о ней и о ее словах.
Подле грузовой машины, из которой выгружали доски, стоял Матвей и разговаривал с мужчиной в парусиновом костюме. Видимо, Матвей пришел с другого конца рынка, иначе она бы его заметила.
К великому удивлению соседки, Клавдия торопливо собрала все и, не прощаясь, заспешила к выходу.
Забежала к знакомой продавщице из магазина и уступила ей чуть ли не за половинную цену яйца и клубнику. Овощи повезла домой.
В вагоне, обычно словоохотливая, Клавдия ни с кем не разговаривала. Сидела в уголке и, не отрываясь, смотрела в окно.
Собственно, чего она испугалась? Что Матвей увидит, как она торгует? Да что она в самом деле, ворует, что ли? Своими руками заработанное продает.
И все же никакие доводы не успокаивали.
Все в этот день, как нарочно, не ладилось. Взялась платье кроить — выкройки не нашла.
Села за письмо к Вале.
— «…Одна я теперь, доченька. Не с кем посоветоваться. Не с Муркой же, — выводила Клавдия неровные, с загибом книзу строчки. — И есть-то одной неохота. Кусок поперек горла застревает. Опять же, что у меня на сердце, некому высказать.
Сильно беспокоюсь насчет покоса. Чем зимой скотину кормить? Да это все бы ничего. Скучаю я по тебе, доченька. Другой раз за весь день ни единого словечка не вымолвлю. Для кого же я старалась, все припасала, коли и тебе это, дочка, не нужно…»
Клавдия вытерла слезинку, покатившуюся по щеке, и продолжала:
«…А сама про себя так думаю — жизнь моя вроде задаром прошла. С Геннадием радости у меня не было, а хорошего человека обидела. Может, он из-за меня и свою судьбу не устроил…»
Клавдия посмотрела в окно. Листва яблони, что заглядывала в хату, задрожала и слилась.
Женщина провела рукой по глазам. Медленно, шевеля губами, перечитала письмо и разорвала. Поймет разве Валюша?! В молодости самому ошибиться нипочем, а с других ой как правду взыскиваешь. Решила написать в другой раз, когда на душе полегчает.
«Схожу-ка я в магазин, — подумала Клавдия. — Может, от баб что про покос услышу».
Надела шерстяную юбку, шелковую кофту. Голову повязала крепдешиновой косынкой. Не лежать же зря добру.
Улица будто вымерла. Ни души. Хаты словно задремали под соломенными крышами. Куры в дорожной пыли трепыхаются. Телята на ходу спят. И ребятишки куда-то подевались.
Нет деревни красивее их Дмитриевки. Другие деревни — голые. В жаркий день ходят старики вокруг хаты: куда тень — туда и они. В Дмитриевке идешь по улице, а из садочков белые хаты выглядывают. Сияют свежевыструганными желтыми бревнами новые срубы. Издалека можно приметить красную крышy школы. Вокруг школы сад. Правда, не вошел он пока в силу: стволы деревьев тонкие, кроны прозрачные. Но уже гомонят в саду птицы.
Клуба же такого, как у них, пожалуй, нет во всем районе. Особенно хороши две колонны у входа. Какую-то торжественность придают они зданию.
Но к чему пашут землю подле клуба? Ах да, говорят, здесь будет парк.
Невольно припомнился Клавдии давний осенний вечер. Шли они вместе с Матвеем. Кое-где горели в хатах неяркие огни. Густая непроглядная мгла сковывала движения. Под ногами хлюпала грязь. А Матвей говорил: «Погоди, Кланя, построим свою электростанцию. Осветим не только хаты, но и улицу. Вот там построим двухэтажную школу, — он показал рукой в сторону пустыря, поросшего бурьяном и лопухами. — Рядом с конторой будет клуб, белый, с колоннами. Раньше во дворцах были колонны, и у нас будет свой дворец».
Клавдия посмеивалась. Она не верила Матвею. Ведь тогда еще деревня и поля были изрыты, искромсаны снарядами. Еще кое-кто из односельчан жил в землянках…
Вот и магазин. Но дверь на замке. На крыльце притулились две старушонки. Не за новым ли товаром продавец уехал?
Клавдия подошла, поздоровалась. Настасья Петровна, высокая, худая, хмурая, знавшая Клавдию, когда та еще в люльке качалась, спросила:
— Дочка-то пишет? Нынешние детки ведь не шибко родителев почитают. Уедут — и поминай как звали.
— Моя Валя не такая. — И Клавдия, неожиданно для себя, забыв об огорчениях, похвалилась: — К себе зовет. Пишет: приезжайте, без вас, мама, мне жить невозможно.
— Зовет как? В гости или на постоянное жительство?
— На жительство, — соврала Клавдия.
— Думаешь ехать? — не унималась Петровна.
В разговор вступила бабка, прозванная за свой хлопотливый нрав Клушей.
— А что тебе, Клавдия, ехать? Тебе и здесь не житье, а масленица. Что ни день, то, почитай, престольный праздник — гуляй, веселись, Геннадий всего припас.
Не успела уязвленная Клавдия придумать ответ, как появился Никодимушка.
Он собрал в горсть тощую, как клок грязной кудели, бороденку и дернул ее с такой силой, словно хотел оторвать напрочь.
— Да это, никак, Клавдея! — воскликнул он. — Сразу я не признал. Определенно. Ох и гладкая же ты стала! Видали, как у нас бабы наряжаются! Невеста, истинный бог, невеста!
— Устарела я для невесты. Уж не помню, когда это и было, — сухо произнесла Клавдия.
— А это ничего. Это я к чему? У хорошей невесты каждая ночь первая… — Никодимушка подмигнул линяло-голубым слезящимся глазом.
Бабка Клуша чуть не задохнулась от смеха. Строгая Петровна прикрыла рот платком. Никодимушка уж скажет!
— Не по возрасту тебе, Никодимушка, такие слова говорить. Стыдно слушать. — Клавдия шагнула, но Никодимушка, растопырив руки, как это делают бабы, загоняя цыплят, не дал ей пройти.
— Мне стыдно? — закричал он тонким бабьим голосом. — Да если хотишь знать, моего стыда нет ни грамма. У меня младший сын постарше тебя, а я на пуховиках не вылеживаюсь. Определенно. Я работаю. От меня польза идет государству. Кукурузу не мое дело полоть, а позвали — пошел! Почему колхозу не подмогнуть? Я задаром колхозный хлеб не ем.
— А я в колхозном хлебе не нуждаюсь. Я хлеб на свои денежки покупаю.
— А на чьей ты земле фрукты-овощи разводишь? — кричал ей вслед Никодимушка. — Погоди, вот порешим на колхозном собрании, так тебя за милую душу выселят, как стопроцентный нетрудовой алимент.
Клавдия уже не шла, а бежала и чуть не до самого дома слышала его голос. Хлопнула дверью так, что на полке заговорили кастрюли.
Какое его собачье дело? И Петровна смолчала, не заступилась. Все это от зависти, что живет она лучше других.
Весной сорок первого года Клавдия с маленькой дочкой поехала погостить к тетке на Урал. Там и пережила всю войну. Может, и не вернулась бы она в родную деревню, не вызови ее больная мать в сорок шестом году. И тут повезло Клавдии: в выгоревшей почти дотла Дмитриевке всего с десяток хат уцелело, среди них — и ее.
Ну что же, каждому свое счастье…
Долго не могла Клавдия успокоиться. Все обиды припомнила. Вот совсем недавно пришла она в кино, а чей-то молодой голос крикнул: «Подвиньтесь, девчата, дайте место барыне».
Ушла из клуба, не дожидаясь, когда зажгут свет.
Пусть они сумеют прожить, как она.
А что, если и правда съездить к дочери, сначала в гости — все разузнать, а потом и совсем перебраться?
Несколько дней эта мысль не покидала Клавдию. Но отъезд со дня на день откладывала. Прежде чем что-то решить, хотелось повидать Матвея, поговорить с ним.
Повстречались они вечером. Клавдия гнала блудную телку. Матвей шел с поезда. Даже в сумерках она издали разглядела его рослую плечистую фигуру.
«Видно, в город ездил, ишь — в новом костюме», — подумала Клавдия. Теперь он носил протез, сразу и не заметишь, что нет ноги.
— Здравствуй, — сказал он.
Клавдия поправила косынку, выпустив на лоб волнистую прядь волос, одернула кофточку и спросила:
— На совещание, поди, ездил?
— Да. Вызывали председателей колхозов. Ну, а ты как?
Она насторожилась: может, знает, как ее высмеивают. Кто она теперь? Была мужняя жена, а стала — брошенка. И с нарочитой веселостью проговорила:
— Живу хорошо, ожидаю лучшего. Вот в город собираюсь… Зовут меня… Думка у нас есть — совсем в город перебраться. — Нарочно сказала — «у нас», пусть не считает, что она никому не нужна.
У Матвея дрогнули густые брови.
— Что же, это, пожалуй, и лучше.
Таких слов от него Клавдия не ждала. Надеялась: отсоветует, упрашивать станет, чтобы осталась…
